Продлевая жизнь

Президент клиники «Медицина» и руководитель нового онкологического центра Sofia, заслуженный врач РФ Григорий Ройтберг в интервью Business FM рассказал о том, какие уникальные возможности появились у пациентов клиники, и почему теперь, чтобы эффективно бороться со страшной болезнью, не обязательно ехать на Запад.

фото из личного архива

— На сайте онкологического центра Sofia сказано, что задача Ваших специалистов победить болезнь и бороться за 12 лет жизни онкологических больных. То есть приблизиться к западной планке. Намного ли мы отстаем от Запада сейчас?

— Отставание очень значительное. Сегодня продолжительность жизни онкологического пациента по разным данным колеблется от 2-2.5 до 4-4.5 лет. При том, что они должны жить 12-14 лет. Причин много — это не та онкологическая помощь, которая должна быть, не те возможности, культура недостаточная, поздняя диагностика.

— А в чем будет уникальность онкологического центра Sofia и что получит российская онкология?

— На самом деле, это будет просто один из самых передовых мировых центров. Там будет все или почти все, что есть в лучших медицинских центрах Соединенных Штатов Америки или той же Германии. Просто это то, как должно быть. От диагностики с уникальным оборудованием, включая, например, необычный для нас позитронно-эмиссионный томограф, включая другие методы диагностики, в том числе уникальные гистологические возможности ранней диагностики. Там уже есть самое современное отделение лучевой терапии. Если бы вы когда-нибудь увидели, что такое отделение лучевой терапии! Такое впечатление, что вы попадаете в какой-нибудь голливудский фильм, где показывают сцены из XXII века, когда все мелькает, приборы крутятся, вы видите на экране точно пораженный орган, видите, как он облучается. Другие ткани практически не поражаются. Это большая разница с тем, как это происходит сегодня в России.

— Соответственно, это современное передовое оборудование наверняка очень дорогое?

— Поймите, качественное лечение недешевое. Просто, если думать по-другому — это себя уговаривать. Достаточно сказать, что стоимость отделения лучевой терапии вместе с бункерами превышает 10 миллионов долларов. Диагностическая база тоже измеряется миллионами долларов. Всегда спрашивают: где дешевле? Нигде не дешевле. У нас нет отечественного оборудования. Слава Богу, что есть, где купить. Но если мы покупаем по тем же ценам или дороже, чем западные клиники, если у нас ничего не дешевле, от электроэнергии до всего остального, до аренды земли, то за счет чего может быть дешевле? Вы, наверное, думаете, что это может быть только за счет стоимости работы врачей, медицинского персонала. Действительно, здесь есть некоторые зазоры. Но тот персонал, который сегодня есть, он недешевый. На него надо тратить очень много денег для того, чтобы он стал тем персоналом, который сможет работать на таком оборудовании. Поэтому, если вы хотите правду, а не подсластить пилюлю, то не думайте, что онкологическая помощь у нас будет намного дешевле чем, скажем, в Германии.

— Наверное, экономия будет за счет того, что человек будет здесь. Не надо будет онкобольному переезжать границу.

— Конечно, это комфорт. Лечение в своей языковой среде, среди своих родственников и тд. И самое главное даже не это. Если даже у человека много денег и даже если он едет туда с целой группой своих родственников, что я тоже видел, это не прогулка туристическая, это люди, которые плохо себя чувствуют. И каждый раз летать туда? Я вообще не верю, что это возможно. Поэтому мы пошли немного другим путем. Мы были вынуждены привезти одного из ведущих немецких химиотерапевтов и разработчика стандартов лечения онкологии в Германии. Это профессор Шмоль. Он у нас является главным консультантом по химиотерапии. Мы привезли, у нас работает, и создал вместе с нами центр лучевой терапии профессор Цви Фукс из Memorial Sloan-Kettering Cancer Center (Нью-Йорк, США). Это две фамилии, которые делают честь, что называется, любой клинике мира. Но, кроме того, у меня очень много людей училось в Израиле, в Германии, в Штатах. Но это нигде не бывает бесплатно. И вот, из тех, кого можно, мы выбираем, мы посылаем на обучение. У нас уже есть несколько совершенно потрясающих медицинских физиков — достаточно для того, чтобы мы сейчас работали.

— А какова будет пропускная способность у онкоцентра?

— Не очень большая. Максимум, что мы сможем в 2013 году — это принять на лучевую терапию 1500 новых пациентов, и около 2000 человек с 2014 года.

— Какие возможности получат пациенты? Я читала, что диагностика будет проводиться в кратчайшие сроки.

— Диагностика и так проводится в течение суток, если больной выдерживает это большое количество исследований. Если нет, то 48 часов, включая гистологию. Кратчайшая диагностика у нас давно проводится. Просто сейчас у нас появятся и другие методы диагностики.

— Известно, что у раковых больных возникают трудности при обращении в поликлинику даже за каким-то другим лечением. Врачи стараются от них откреститься и куда-то направить.

— Больной, у которого мы добились ремиссии, иногда может и 10 лет прекрасно себя чувствовать. Но если он пойдет зубы лечить, то ему скажут, что он онкологический больной. Это дикость абсолютная и непонятная. У нас такого нет. У нас многофункциональный центр, все виды помощи и, кроме того, мы знаем об особенностях, которые необходимо учитывать этим больным при обычном лечении. Ведь они же могут болеть и бронхитами, и переломами, и чем угодно.

— Очень важна, мне кажется, психологическая помощь, когда человеку ставят такой диагноз. Ведь он остается один или наедине со своими родственниками, и врачом, который этот диагноз поставил. У вас в центре такая помощь будет оказываться?

— У нас в штате, конечно, есть психолог, который этим занимается. Но семья — это самое основное. Потому что снятие стресса — это задача психолога. А в адаптации к этой жизни психолог существенно помочь не может. Особенно в первой стадии — отрицания.

— Григорий Ефимович, много раз вы говорили о попытке договориться с властями о том, чтобы некоторые виды онкологической помощи оказывать пациентам бесплатно. На какой стадии сейчас эти переговоры? Возможно ли государственно-частное партнерство? Что Вы здесь предлагаете?

— Я так часто слышу слова «государственно-частное партнерство», но я не понимаю, что это значит. Если под этим понимаются закамуфлированные формы приватизации, то мы в них не участвуем. Если понимаются другие виды передачи имущества, то тоже мы в них не участвуем. Мы построили центр полностью на частные деньги. Инвестиции составили порядка 140 миллионов долларов США, и мы государству предлагаем: купите по вашим государственным ценам эти услуги, дайте максимально возможному количеству людей получить помощь! В течение 2-х лет, несмотря на многочисленные встречи, подписи самых влиятельных и сильных людей нашей страны, я «пробить» это не смог. Честно, я уже думаю, что мне, как руководителю всего-навсего одного медицинского учреждения, это не надо. И парадокс в том, что, с одной стороны, я сам против своего бизнеса. Но мы и так заполнимся. Это не пафос, но, в конце концов, я — врач и мне было бы приятно, и это важно, чтобы я мог оказывать помощь людям независимо от их финансовых возможностей. Кстати, мэр Москвы, Сергей Собянин, сегодня проявляет очень большую заинтересованность. Возможно, что-то и получится.